Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да это сущая фантастика, — улыбаясь, сказал лорд Эвальд.
— Дорогой мой лорд, — произнес Эдисон, внимательно всматриваясь в лицо собеседника, — к вала, сдается мне, возвращается часть утраченного было юмора. Это добрый знак!
Оба стояли неподвижно с зажженными сигарами в зубах. Длинные меховые шубы были плотно застегнуты. На шляпы они накинули большие капюшоны.
Эдисон пошел вперед — они направлялись в тот таинственный угол лаборатории, откуда впервые появилась Гадали.
— Признаюсь, — продолжал Эдисон, — что в иные минуты, когда я особенно нуждаюсь в одиночестве, я отправляюсь к ней, этой чародейке, заговаривающей все мои заботы. Особенно, когда дракон какого-либо открытия вдруг коснется моего мозга невидимым своим крылом. Тогда я отправлюсь туда, чтобы она слышала меня, когда я говорю тихонько сам с собой. Затем я возвращаюсь на поверхность Земли с уже готовым решением проблемы. Это моя нимфа Эгерия.
Шутливым тоном произнося эти слова, инженер тронул колесико ка-кого-то аппарата, вспыхнула искра, и, словно по волшебству, распахнулись створки в стене.
— Начинаем спуск, — продолжал Эдисон, — ибо воистину, для того чтобы достичь идеала, следует вначале пройти через царство кротов.
Затем, указывая на драпировку пpoёмa и пропуская вперед лорда Эвальда, он с легким поклоном тихо и серьезно произнес:
— Проходите первым, дорогой лорд.
Книга третья
РАЙ ПОД ЗЕМЛЕЙ
I
Facilis descensus Averni[19]
Мефистофель. Поднимайся или опускайся — все равно!
Гете. Фауст. Часть вторая.Они перешагнули освещенный порог.
— Держитесь за эту скобу, — сказал Эдисон, указывая лорду Эвальду на металлическое кольцо, за которое тот и ухватился.
Затем, взявшись за чугунную рукоятку, скрытую за муаровыми драпировками, инженер с силой рванул ее на себя.
Беломраморная плита у них под ногами дрогнула и стала медленно опускаться. Она была заключена в клеть, имевшую форму параллелограмма, и скользила по четырем направляющим; это и была, стало быть, та самая «могильная» плита, которая прежде доставила наверх Гадали. Какое-то время Эдисон и лорд Эвальд скользили вниз. Свет, видневшийся сверху, уходил все выше, все дальше. Провал действительно был глубоким, и спуск казался бесконечным.
«Любопытный способ путешествия в поисках Идеала», — думал лорд Эвальд, стоя рядом со своим спутником, который за все время спуска не проронил ни слова.
Механизм погружался все глубже в земные недра. Вскоре оба оказались в глубочайшей тьме среди сырой и непроницаемой мглы, пропитанной землистыми испарениями, от которых кровь стыла в жилах. Мраморная плита не замедляла хода. И далекий свет наверху; еще слегка различимый, казался теперь лишь отдаленной звездой — должно быть, они находились уже на очень большом расстоянии от этой последней точки света, от человеческого мира. Потом исчезла и звезда. Лорд Эвальд ощутил себя внутри глубокой бездны. Однако он ни единым звуком не нарушил молчания, которое упорно продолжал хранить изобретатель.
Теперь плита неслась вниз с такой невероятной быстротой, что, казалось, вот-вот уйдет из-под ног. Слышался лишь монотонный грохот. Но вдруг лорд Эвальд насторожился: в этом монотонном шуме ему почудился чей-то мелодичный голос, к нему примешивались еще чьи-то голоса и взрывы смеха.
Спуск стал понемногу замедляться, затем лорд Эвальд ощутил легкий толчок. И тут словно некий «Сезам, откройся!» внезапно заставил раскрыться, на их волшебных петлях, створки подъемника. Перед юношей возник вход в некое залитое ярким светом пространство. Воздух был напоен ароматом роз, опиума и амбры. Взору его открылось обширное подземелье, стены которого покрыты были причудливой росписью, подобной той, что в былые времена по капризу халифов украшала подземелья под дворцами Багдада.
— Входите, дорогой лорд, мы прибыли, — сказал Эдисон, быстро прикрепляя кольца подъемного аппарата к двум тяжелым литым скобам, вделанным в каменную стену.
II
Волшебства
Воздух так сладостен, что умереть — невозможно.
Гюстав Флобер. СаламбоЛорд Эвальд сделал несколько шагов по золотистым мехам, которыми было устлано подземелье, и стал осматриваться.
Голубоватый свет ярко освещал огромные пространства. Громадные столбы, расположенные друг от друга на одинаковом расстоянии, поддерживали край базальтового купола, образуя справа и слева две галереи, тянувшиеся от входа до середины залы. Покрывавший их орнамент в древнем сирийском стиле являл собой переплетения серебристых снопов и вьющихся растений на голубоватом фоне. От центра свода па длинном золотом стержне спускалась ярко горящая лампа, некое светило в виде шара, лазурное стекло которого смягчало электрический свет, лившийся мощным потоком. Над этой неподвижной звездою нависал могильною тьмой чудовищно высокий вогнутый свод ровного черного цвета: то был образ неба — такого, каким явилось бы оно взору за пределом земной атмосферы.
Зала уходила вглубь полукругом, к которому спускались покрытые буйной растительностью уступы, сущие сады: словно под ласковым веянием ветерка, который мог существовать лишь в воображении, там колыхалось несчетное множество лиан и роз Востока, тропических цветов, лепестки которых усеяны были каплями душистой росы, пестики фосфоресцировали, а листья, казалось, были вырезаны из какого-то текучего вещества. Эта Ниагара слепила глаза своим многоцветным великолепием. Над этой искусственной флорою порхали птицы из Флориды и южных штатов, а посередине залы, в гуще растительности, пестроту которой усиливала игра света на поверхности искрящихся призм, виднелся алебастровый водоем, над ним вздымался высокий фонтан, опадавший пенно-белым дождем.
От самого порога и до тех стен, где начинались засаженные цветами уступы, базальт (от самого свода до мехов, устилавших пол) был затянут толстой кордовской кожей, украшенной изящными золотыми узорами.
Около одной из колонн, опершись локтем о крышку современного черного рояля, озаренного двумя свечами, стояла Гадали, все под тем же длинным покрывалом.
С девической грацией она слегка наклонила голову, приветствуя лорда Эвальда.
На плече у нее сидела райская птица — имитация, созданная с несравненной точностью; птица покачивала хохолком, в котором сверкали драгоценные каменья. Она беседовала с Гадали на неведомом языке, и щебет ее напоминал голос юного пажа.
Тут же стоял длинный стол; столешницей ему служила прочнейшая порфировая плита, которая поглощала лучи, лившиеся из-под колпака большой лампы; колпак этот был из вызолоченного серебра; на одном краю стола была закреплена продолговатая шелковая подушка, подобная той, на которой покоилась там, наверху, ослепительно прекрасная рука. На пластине слоновой кости виднелся раскрытый футляр с набором сверкающих хрустальных инструментов, похожих на хирургические.
В отдаленном углу помещалась жаровня в стиле испанского брасеро, и ее уголья, раскаленные искусственным пламенем, обогревали этот роскошный покой.
Мебели почти не было: только кушетка, обтянутая черным атласом, круглый столик да два кресла подле него; на одной из стен, на высоте лампы, виднелась большая рама черного дерева, на раму натянуто было белое полотнище, и на верхней перекладине красовалась золотая роза.
III
Птичье пенье
Ни трели утренних пичуг, ни песньПевца торжественного ночи…
Мильтон. Потерянный райСреди цветников, покрывавших уступы стен, на чашечках цветов покачивались полчища птиц, и все они насмешливо имитировали живую жизнь: одни прихорашивались и чистили перья своими искусственными клювами, другие разражались — не трелями, нет, а человеческим смехом.
Едва лишь лорд Эвальд сделал несколько шагов вперед, как все птицы повернули к нему головки, сначала безмолвно его оглядели, а затем, как по команде, захохотали: мужские голоса мешались с женскими, так что на миг молодому человеку показалось, что он очутился средь шумного людского сборища.
От неожиданности он остановился и, глядя на хохочущих птиц, подумал, что Эдисон, этот колдун, наверное, засадил в своих механических пичуг целую стаю бесенят.
Физик между тем все еще возился в темном туннеле, закрепляя свой фантастический подъемный механизм.
— Милорд, — крикнул он, — я совсем позабыл! В вашу честь будет дан концерт! Если б я успел предугадать, что произойдет с нами обоими нынче вечером, я уберег бы ваш слух от этой нелепой серенады, прекратив подачу тока, который дарит жизнь этим пернатым. Птахи Гадали не что иное, как конденсаторы с крылышками. Я решил наделить их даром человеческого голоса и смеха взамен пенья, свойственного обычным птицам: пенье вышло из моды и ровно ничего не означает. Такое решение, на мой взгляд, куда в большей степени отвечает духу Прогресса. Реальные птицы так скверно повторяют то, чему их учат! Мне показалось, получится забавно, если я запишу на фонограф возгласы восхищения или любопытства, вырывающиеся у моих случайных посетителей, а потом, используя методы, которые я открыл недавно и еще не обнародовал там, наверху, озвучу этими фразами моих птичек. Впрочем, Гадали сейчас их утихомирит. Не обращайте на них внимания, разве что удостойте презрительным взглядом, покуда я закрепляю подъемный механизм. Как вы понимаете, было бы нежелательно, чтобы он сыграл с нами злую шутку и поднялся без нас на земную поверхность, до которой довольно далеко.
- Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди - Классическая проза
- Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник - Фридрих Шиллер - Классическая проза
- Бен-Гур - Льюис Уоллес - Классическая проза
- Зеленые глаза (пер. А. Акопян) - Густаво Беккер - Классическая проза
- Золотой браслет - Густаво Беккер - Классическая проза
- В стране водяных - Акутагава Рюноскэ - Классическая проза
- Орельен. Том 1 - Луи Арагон - Классическая проза
- Астрея (фрагменты) - Оноре Д’Юрфе - Классическая проза
- Фламандские легенды - Шарль де Костер - Классическая проза
- Три часа между рейсами - Фрэнсис Скотт Фицджеральд - Классическая проза